|
|
 |
 |
 |
|
|
Публицистика
 Это строки из стихотворения Александра Юрьевича Цвея, посвящённые его другу, Герою Советского Союза М.Ф.Марьяновскому. Полностью четверостишье звучит так:
… Прибились годы к мирным берегам,
Но память наша словно знамя реет,
Друзьям напоминая и врагам,
Какими были воины евреи.
Имя старейшего профессора МАДИ, участника Великой Отечественной войны А.Ю.Цвея хорошо известно в инженерных кругах. Свыше 10 тысяч студентов прослушали его блестящие лекции по сопромату и с благодарностью вспоминают своего учителя. Требовательный в стенах университета автор многих серьезных научных и учебно-методических трудов, в жизни Александр Юрьевич - удивительно добрый, отзывчивый человек, в душе у которого живут любовь и поэзия.
Познакомившись с Цвеем поближе, я узнала, что он всерьез увлекается литературой, тонко чувствует лирику, сам опубликовал несколько книг стихов и рассказов, воспоминаний. О годах войны, боях, в которых пришлось участвовать, потере фронтовых друзей строгий профессор может рассказывать долго и эмоционально. При этом подчёркивает, что именно годы Великой Отечественной повлияли на становление характера, заложили основы его личности, в дальнейшем помогли выстоять в различных испытаниях мирной жизни.
- Александр Юрьевич, расскажите, пожалуйста, о корнях Вашей семьи.
- Моя мама Циля Израилевна, в девичестве Перлова, родом из Дриссы (современный Новополоцк), папа Юрий Михайлович Цвей тоже из Витебской области, из местечка Волынцы. Я родился в октябре 1925 года, когда родителям было по 23 года. Мне не было ещё и трёх лет, когда после тяжелой болезни умер отец. С тех пор мама не выходила замуж. Вслед за её братьями мы переехали в Москву.
Жили очень бедно. Я рос болезненным и нервным мальчиком, старался много читать и избегать дворовых драк. Мне всегда претило, когда люди бьют друг друга. Даже бокс долго не мог смотреть – ведь кому-то больно. А разве можно получать удовольствие от чужой боли?! На новую одежду у нас денег не было. Помню, как переживал, когда однажды пришлось идти на школьный вечер в латанных-перелатанных брюках, из которых давно вырос… Но я хорошо учился, увлекался математикой и в седьмом классе один из школы участвовал в Московской городской олимпиаде. Это вызывало уважение ко мне со стороны одноклассников.
Маме жилось очень трудно, но она старалась не унывать. По приезде в Москву сначала работала табельщицей на заводе, потом упаковщицей на сахаро-развесочной фабрике. Там заметили её жизнелюбивый и энергичный характер, и вскоре она стала депутатом Фрунзенского районного Совета. Потом много лет работала инструктором Детской комиссии при ВЦИКе по борьбе с беспризорностью и безнадзорностью, которую возглавлял известный врач Николай Александрович Семашко. Он очень тепло, по-отечески относился к маме, а мне дарил книги, недавно вышедшие в Детиздате.
Семьи мамы и папы были совершенно разными. По маминой линии в роду – революционеры и коммунисты. Все Перловы энергичные и очень активные. Младший брат мамы Иосиф был секретарем комсомольской ячейки в уезде, потом возглавлял партком завода «Динамо», затем его перевели на работу секретарём райкома поселка Поныри, а в 1936 году в возрасте тридцати лет он стал секретарем Курского горкома партии. В 1938 в «Правде» появилась заметка «Руководители Курского горкома партии ошибаются». Дядя Иосиф поехал искать правду в Москву и… не вернулся. Как мы узнали позже, в том же году его расстреляли. Мамин средний брат Фёдор в годы гражданской войны пошел в части особого назначения (ЧОН), потом долго работал в системе МВД. У отца в роду, наоборот, все мастеровые, семья деда занималась выделкой кожи, у них была лавка. Наиболее тяжёлая работа доставалась отцу, он «стоял у котла», в котором обрабатывалось сырьё.
На идиш в нашей семье не разговаривали и никаких еврейских традиций не соблюдали. Но на всю жизнь сохранилась в памяти колыбельная, которую пела мама, да некоторые её присказки на идиш. А вообще в нашем доме был интернационал. Так что я всегда считал себя русским евреем.
- Как началась для Вас война?
- В середине июня 1941 года я поехал в пионерский лагерь, находившийся под Можайском. До моего шестнадцатилетия оставалось четыре месяца. Когда старшая пионервожатая спросила, как меня зовут, я недолго думая, выпалил: «Саша». Уж очень нравилось мне это имя, я просто замирал, когда Изабелла Юрьева пела: «Саша, ты помнишь наши встречи?» С тех пор живу с двумя именами: родовое - Израиль, данное мне в честь деда, оно содержится во всех моих документах, и «самозваное» - Александр, которым впоследствии меня стали называть друзья, коллеги и родственники. Хочу заметить, что родовое имя никогда не мешало мне воевать, учиться и работать.
Войну я «встретил» в пионерском лагере. И – надо же! - через несколько дней у меня случился приступ острого аппендицита, месяц я пробыл в больнице. А 16 октября в Москве был «день паники». Накануне поползли слухи, что столица окружена, остается одно направление эвакуации – на Горький. Рано утром за нами заехал в автофургончике старший брат мамы Ефим. В автомобиле уже находились семьи дяди и шофёра со своим скарбом, было очень тесно. Мы отправились в эвакуацию, сначала машиной в Горький, потом пароходом в Казань, дальше поездом в Алма-Ату.
Поскольку работы для мамы нигде не было, мы поехали в Чкаловскую (ныне Оренбургскую) область, в посёлок Домбаршахтстрой. Там уже жила бежавшая из Минска двоюродная сестра мамы. С многочисленными мытарствами и пересадками добрались до места, где сначала расположились в маленькой землянке вместе с тремя нашими родственниками. Мама довольно быстро нашла работу, стала председателем Российского общества красного креста (РОКК) при Горздраве, мы переехали в барак, там жили в одной комнате с семьей поволжских немцев. Я пошел учиться в девятый класс, успешно вписался в коллектив, был избран секретарем комсомольской организации школы. Летом работали в совхозе.
В январе 1943 года меня, семнадцатилетнего, призвали в армию и направили в Уфимское пехотное училище, в минометный батальон. Мне всегда очень хотелось учиться, я стремился к знаниям, сызмальства решив, что если смогу что-то сделать лучше других, то должен это сделать. Так я прошел через всю жизнь. В училище успешно бегал кроссы, отлично стрелял. Зимой в холодной, продуваемой всеми ветрами Уфе, на занятия нужно было идти пять километров на лыжах. Как же мы ждали перерыва, чтобы застывшими руками свернуть цигарку! Некоторые курсанты не выдерживали нагрузок, их раньше срока отправляли на фронт.
Мне запомнился преподаватель огневого дела, капитан Н.Ф.Назаров, с заданиями которого я всегда хорошо справлялся. Однажды он мои успехи оценил так: «Цвей – умница, а все остальные – наоборот- с!» Хочу еще вспомнить командира батальона Лучкина. Мне посчастливилось в жизни встретить настоящих русских интеллигентов. Лучкин – один из них. Однажды он вызвал меня к себе и спросил, люблю ли я театр. Выписал увольнительную, дал деньги, чтобы я купил билеты для него с женой и для себя. Тогда в Уфе гастролировал Московский театр оперетты. Можно представить, что я пережил, когда впервые услышал дивную музыку Кальмана и увидел сказочный спектакль! Я чувствовал себя совершенно счастливым человеком и решил, что после возвращения с войны (а в этом я был уверен) обязательно стану артистом.
Горжусь тем, что я, еврейский «маменькин сынок», с отличием окончил училище. В январе 1944 года мне и еще двенадцати отличникам зачитали отдельный приказ наркома обороны, согласно которому нам через три месяца должны были досрочно присвоить звание лейтенанта. На фронт отправились прямо с выпускного вечера. За час до его начала вдруг услышали команду: «Быстро получать документы, ужинать и выходить на построение – уезжаем на фронт!» Я успел прочитать стихи Степана Щипачева «Лейтенант», под гром аплодисментов покинул сцену и, взяв вещи, встал в строй. Уже в феврале попал на 1-ый Белорусский фронт, в 102-ую Дальневосточную дивизию, в 40-ой Амурский стрелковый полк.
- Что Вам вспоминается, когда сегодня речь заходит о войне?
- Мой первый день на фронте прошёл в шести километрах от передовой – полк перешёл во второй эшелон. Солдаты строили землянки: делали не просто надёжное укрытие, но и удобное жилище. Я представился командиру минометной роты Буркацкому. Он посмотрел на меня и сказал беззлобно: «Что ж, посмотрим, как будут воевать евреи»… На следующий день произошел случай, произведший на меня сильнейшее впечатление. Перед строем вывели солдата, шпиона или дезертира, поставили на колени, и военный прокурор, зачитав приговор, выстрелил ему в затылок. Так я впервые увидел, как убивают человека. После этого не мог спать всю ночь… Через месяц мы перешли на передовую.
Мне повезло: я не попал сразу в наступательные бои, месяца три с лишним мы находились в обороне. Но однажды в обстановке строгой секретности двинулись в поход, шли по ночам, днем отдыхали. Через несколько дней пришли к городу Рогачеву, что на реке Друть. 24 июня началась знаменитая операция «Багратион». В 4 часа утра после мощнейшей артподготовки полк начал форсировать Друть. Мой взвод был придан девятой стрелковой роте. Мы должны были под огнём противника перейти сооруженный сапёрами понтонный мост и далее огнём поддерживать пехоту. Когда я с высокого берега посмотрел вниз, там уже лежали убитые люди и лошади. При этом я заметил, что немцы обстреливают мост очень педантично: за шквалом беглого огня следуют методичные выстрелы, потом - пауза. Командиры взводов кричали «Вперёд!» после наступления паузы, вместе с бойцами проскакивали мост, но последние бегущие попадали под новый губительный залп.
Мне как будто кто-то подсказал, что надо двигаться, не дожидаясь прекращения ритмичного обстрела. Когда я, скомандовав «Вперёд!», побежал к мосту, ещё было слышно шипение осколков. Вслед за мной проскочили все бойцы моего взвода. После этого боя меня приняли в члены партии.
Вспоминая товарищей, хочу сказать несколько слов о старшине Петре Сергеевиче Приходько. Внешне – невысокий, рябоватый, простой человек. Он был пулемётчиком, воевал со дня прибытия дивизии на фронт. Мне много рассказывали о его подвиге. Когда немцы внезапно начали атаку и вынудили наших отступить, раненый Приходько один удерживал высоту, поливая противника огнём. Тем самым он дал возможность бойцам закрепиться, а затем и вернуться на позиции. Его представили к званию Героя Советского Союза, но вместо этого он получил орден Красного Знамени. Вскоре командир корпуса генерал Андреев проводил смотр полка, и ему доложили о случившейся «неурядице». Он вынес вердикт: после первого боя представить Приходько к званию Героя.
Мне с Приходько довелось познакомиться, когда мы вместе форсировали Друть. Его пулемётный взвод был придан той же роте, что и мой миномётный. Во время движения к переправе Приходько вдруг обратился ко мне по-еврейски. Когда он сказал, что он - еврей, а я не поверил, тогда он полез в карман гимнастёрки за документом. Перед форсированием реки мне показалось, что старшина чем-то удручён. Я, самонадеянный мальчишка, решил подбодрить его, сказав, что он после боя получит звание Героя. И услышал в ответ: «Была бы голова цела!». В тот же день Приходько смертельно ранили. Звание Героя Советского Союза ему присвоили посмертно. Много позже после войны я переписывался с учениками кременчугской школы, носящей его имя.
- Что труднее всего переносилось на войне? Какие самые тяжелые эпизоды Вам вспоминаются?
- После взятия Бобруйска нам пришлось догонять отступающих немцев. Как-то за сутки прошли шестьдесят пять километров. Очень хотелось пить, воды во фляжках уже не было. Я достал из кармана черный от пота и грязи платок, опустился на колени и через ткань стал сосать жижу из затхлой лужицы…
Мама сохранила все мои письма. Из Польши я писал, например, что всё время в боях и не умывался уже шесть дней. Мама присылала мне в конвертах сигареты, камушки для зажигалки. Кстати, когда я уезжал на фронт, она подарила мне зажигалку, которую я берёг всю войну как талисман, и теперь храню как самую драгоценную реликвию.
Самое страшное воспоминание о войне… Однажды в Польше мы заняли хутор и расположились на кратковременный отдых. Возле дома немцами были вырыты два неглубоких окопчика. Вдруг раздался свист летящих в нашу сторону снарядов. Я прыгнул в ближайший окоп и буквально сложился в нём пополам. Снаряд перелетел мое укрытие и со страшным грохотом разорвался в другом углу дома. После этого наступила противоестественная тишина, возможно, я оглох и на некоторое время перестал понимать, на каком я свете. Этот снаряд прямым попаданием в окоп убил двух солдат. А у меня страшно разболелась голова и поднялась температура выше сорока градусов, я впал почти в бессознательное состояние. Меня погрузили на телегу и отправили в госпиталь. Дорога простреливалась немцами. Вдруг прямо перед нами разорвался снаряд, солдат-возница попытался повернуть назад, но ко мне снова пришло озарение свыше. Я приподнял голову и крикнул: «Вперед!» Когда мы въехали в гарь, метрах в пятидесяти позади нас раздался взрыв. Так дважды за день я избежал смерти.
- Какой самый главный урок преподнесла Вам война?
- Великая Отечественная стала колоссальным испытанием для всех. Я считаю, что мы одержали победу благодаря массовому героизму и дружбе между народами нашей страны. Кстати, когда закончилась война, я, девятнадцатилетний, был награждён орденами Красной Звезды и Отечественной войны. А вот попытка представления меня к ордену Красного Знамени не осуществилась, но я никогда не роптал по этому поводу.
Было ли мне страшно воевать? Думаю, что нет. Честно говоря, я боялся одного – попасть немцам в плен. Для такого случая всегда носил с собой гранату, которую в случае опасности привёл бы в действие. А животный страх, конечно, возникал. Особенно в тех случаях, когда рядом разрывались снаряды.
Считаю, что выжил потому, что мне выпала счастливая судьба, да и сам умел быстро ориентироваться, просчитывать ситуацию, был грамотным и смелым офицером. Война сделала из меня другого, волевого и уверенного в себе человека. Я прямо могу смотреть всем в глаза, поскольку ни разу не струсил и не сподличал.
Скажу откровенно: была бы возможность, пошел бы защищать Израиль во время Войны за независимость в 1948 году, даже понимая, что на второй войне мне не уцелеть. Я, всегда любивший свою Родину и защищавший её, никогда не забывал, что я еврей.
- Как складывалась Ваша жизнь после войны?
- Я был назначен командиром минометного взвода Отдельного учебного батальона на Кубани, что приравнивалось к командованию ротой. Похвалюсь: на эту должность выбирали самого грамотного офицера-миномётчика в дивизии. Затем меня перевели из пехоты в артиллерию, назначив командиром батареи полковых миномётов в Тридцатый Хасанский полк. А я хотел учиться, весной 1946 года подал документы в Артиллерийскую академию. Мои данные соответствовали всем условиям приема: фронтовик, командир батареи, имел справку об окончании десятилетки. Но получил отказ без объяснения причин. В этой ситуации в августе того же года демобилизовался.
Сначала решил поступать в Институт кинематографии. Но там меня ждала неудача. По справочнику «Куда пойти учиться» я выбрал Московский инженерно-строительный институт. Сразу же был зачислен на механический факультет. Закончил учебу круглым отличником. За два месяца до распределения директор института Борис Сергеевич Ухов вызвал к себе и сообщил о намерении рекомендовать меня в аспирантуру. Я, естественно, согласился. Ученый совет единогласно поддержал мою кандидатуру.
На дворе стоял 1951 год… Вскоре я узнал, что в аспирантуру на кафедру строительной механики, куда меня рекомендовали, мест не выделено. Позже выяснилось, что руководству и парткому института крепко досталось за то, что они вообще посмели рекомендовать Цвея. Для меня это был удар. Тем более, что из десяти мест во ВНИИСтройдормаше, куда распределили даже «троечников», для меня места не нашлось, я получил направление на стройку. Не мог сдержать слёз, когда подписывал бумаги. Но перед выходом из кабинета гневно сказал заместителю министра по кадрам, руководившему этим действом: «Вы творите черное дело, и история вам этого не простит!» Вместо научного института мне пришлось трудиться почти три года в тресте «Строитель».
После смерти Сталина, в 1954 году меня приняли в аспирантуру МИСИ. В 1957 в срок закончил диссертацию, но защитил ее позже. Работал в ГИПРОВУЗе руководителем расчётно- теоретической группы, а в 1959 был принят по конкурсу на должность ассистента кафедры строительной механики в МАДИ, где проработал пятьдесят два года. Всю жизнь занимался большой общественной работой. Пятнадцать лет руководил Группой Международной комиссии Российского Комитета ветеранов войны по связям с ветеранскими организациями Израиля, т.е. фактически – по связям с нашими собратьями по оружию, переехавшими в Израиль на постоянное жительство. Дважды по приглашению израильского Союза ветеранов войны приезжал в эту прекрасную страну. Неоднократно бывал в Израиле и в частном порядке. За деятельность в Международной комиссии РКВВ в 2003 году был награждён медалью Министерства обороны Российской Федерации «За укрепление боевого содружества».
Назад к списку
|
|
|
|
|
|
|
|
|
