|
|
 |
 |
 |
|
|
Публицистика
 Рудольф Ионтелевич Мельцер – известный врач-травматолог, профессор, доктор медицинских наук, пользуется заслуженным уважением благодарных пациентов, коллег по медицинскому делу, а также педагогов, многочисленных студентов и выпускников Петрозаводского университета. Стаж его профессиональной деятельности в городской больнице скорой медицинской помощи столицы Карелии – почти пятьдесят лет, которые вместили в себя много боли и радости, работы над собой, совершенствования в профессии, открытий, изобретений, вдохновения…
В возрасте 76 лет Рудольф Ионтелевич продолжает трудиться в травматологическом отделении больницы, возглавляя курс травматологии Петрозаводского государственного университета, с удовольствием делится с подрастающим поколением медиков накопленным опытом, занимается наукой. И при этом ему удается не терять чувства юмора в любых ситуациях! В сжатом до предела жизненном графике Заслуженного врача Республики Карелия находится место для семьи, чтения, любимой кошки Каси, литературного творчества, сотрудничества с Петрозаводской городской еврейской общиной. О медицинских буднях, духовном становлении, главных ценностях и увлечениях мы поговорили с доктором Р.И.Мельцером в редкие свободные часы между самыми разнообразными занятиями, наполняющими его жизнь.
- Рудольф Ионтелевич, расскажите, пожалуйста, Вашу семейную историю. Откуда Ваши корни?
- Мой отец Ионтель Давидович Мельцер был морским офицером, капитаном I ранга. Прошел войну, вернулся живым, награжден орденами и медалями. Он дослужился до солидных высот: командовал сначала минно-торпедной частью Краснознаменной Амурской флотилии, потом возглавил минно-торпедный отдел Балтийского флота.
Его особенность – необычайная доброта, не очень понимаю до сих пор, как она совмещалась с военной службой. Дома он нас с братом пальцем не трогал, в сложных ситуациях с нами всегда «разбиралась» мама. Отец вообще не употреблял алкоголь, и я унаследовал эту традицию.
Родом Ионтель Давидович из Чернобыльских мест, с Припяти. Мой дед был ветеринаром-самоучкой, успешно практиковал, так что в некотором роде я продолжатель врачебной семейной династии. Бабушку звали Пэрэле. Отец родился восьмым, всего в большой семье было одиннадцать детей. Он учился в еврейской школе, прекрасно знал идиш, закончил рабфак, потом военно-морское училище имени М.В.Фрунзе.
В июне, перед началом войны, многочисленные отцовские родственники с детьми съехались к бабушке и деду, чтобы вместе провести лето, покупаться в теплых водах Припяти, отдохнуть. Меня не привезли, поскольку я еще был маленьким – родился в 1938 году. Это меня спасло: большая часть семьи, все, кто не были на войне, навсегда остались в близлежащем рву – их расстреляли. В деревне жили люди разных национальностей, но, как известно, различия обычно проявляются на переломных этапах. Некоторые из односельчан не только равнодушно глазели, как гнали на расстрел их еврейских соседей, но даже выставляли патефоны на окна и включали музыку. После войны мы с отцом побывали в тех местах, десятилетним мальчиком я впервые услышал страшный и правдивый рассказ о Холокосте, который повлиял на всю мою дальнейшую жизнь. Отец похоронен на еврейском кладбище в Ленинграде.
Моя мама Роза – красавица, умница, родом из Полтавы, она тоже говорила на идиш. Дед по ее линии, Мендель, был сапожником. Мама выучилась на печатницу, в молодости работала в типографии, потом всю себя посвятила воспитанию детей. Она великолепно, очень чисто и грамотно говорила по-русски, привила мне с детства любовь к языку. Идиша я не знаю, кроме ругательств, которые похожи скорее на ласковые слова на фоне русского мата и проклятий. Когда приезжал отдыхать в Одессу и слышал идиш, он звучал для меня как музыка.
У меня было по-настоящему счастливое, солнечное детство. Нас с братом все любили, нам помогали. Даже во время войны я не голодал, всегда имел условия для учебы и нормального проживания. Родителей вспоминаю только добром.
- А основам еврейских традиций Вас в семье обучали?
- В нашей семье еврейских традиций не соблюдали. Меня назвали Рудольфом, поскольку в год моего рождения советские вожди держали курс на сближение с Германией. Отец был коммунистом, служил в штабе флота, кажется, кроме него там в то время работал ещё только один еврей.
Несмотря на то, что отец тоже был пропитан тогдашней идеологией, во время нашей жизни под Хабаровском, у нас в коридоре всегда стоял фибровый чемоданчик с консервами и теплыми вещами на случай, если вдруг за отцом «придут». Любые разговоры на национальные темы не приветствовались, с детьми религиозные традиции не обсуждались. Сейчас, задним умом я, конечно, понимаю, что надо было больше самому расспрашивать, узнавать, но увы… У меня очевидный недостаток еврейского образования, большинство из того, что я знаю, почерпнул, самостоятельно изучая историю, читая книги. С традициями нашего народа всерьез знакомился уже в зрелые годы, в петрозаводском «Хэседе».
Атеистом я себя не считаю, но стою на позициях Единого Бога. Полагаю, что и вера у людей должна быть одна – в Добро. «Не делай другому того, чтобы ты не хотел, чтобы сделали тебе», – на мой взгляд, это главное.
- Вы, несмотря на все сложности советского времени, не сменили еврейскую фамилию и отчество на более привычные для российского уха. Трудно ли Вам жилось с ними?
- В военное время с антисемитизмом мы впрямую не сталкивались, тогда все люди считались «братьями и сестрами», а вот с 1946 года гайки снова стали закручивать. В третьем классе ленинградской школы, где я учился после нашего переезда, мне уже доходчиво объяснили все про нашу национальность. Именно за год учебы в Ленинграде я получил образование по «пятой графе» на всю оставшуюся жизнь. Поэтому никаких сомнений, колебаний, желания поменять отчество или фамилию у меня не возникало. Я никогда никем не прикидывался, не лукавил, хотя внешность позволяла.
Антисемитизм – это как пропитка коржей. Даже если люди сами не разделяют таких взглядов, они живут в обществе, где подобные идеи витают, дышат отравленным воздухом, – яд все равно проникает в организм.
Если впоследствии при мне о евреях начинали говорить гадости, я непременно вмешивался – у каждого человека обязательно должно присутствовать самоуважение. К концу школы я прекрасно знал: тем, кто нас ненавидит – имя Легион, тратиться на каждого морального урода отдельно не хватит жизни. Поэтому при знакомстве с самого начала, чтобы не возникало двусмысленностей, старался отчетливо дать понять, кто я такой. Необходимости нравиться всем никогда не испытывал. А тратить время на выяснение национальных вопросов не желал – хотелось заниматься учебой и профессией.
- Вы бывали в Израиле? Что Вас больше всего впечатлило?
- Впечатление от Израиля у меня оглушающее! Трудно даже поверить, что иерусалимским камням, деревьям – несколько тысяч лет. У меня беспредельное уважение к израильтянам. Однажды, на заре государственного становления Государства Израиль, туда приехал Уинстон Черчилль, посмотрел на пустыни и пески и сказал, что здесь никогда ничего не будет. Время показало, насколько он был неправ. Встречая на улицах ультрарелигиозных евреев в лапсердаках и меховых шапках, я понимал, что только благодаря таким чудакам и безумцам мы не растворились, сохранились как этнос в кислотной среде, в которую оказались погружены.
- Кого Вы считаете Учителями?
- В первую очередь расскажу о Зоте Кирьяновиче Башурове, моем ленинградском наставнике, которого вспоминаю с огромной благодарностью. Это блестящий врач, травматолог высочайшей квалификации, очень образованный человек. Два года, пока я учился у него в отделении восстановительной травматологии ЛНИИТО, никогда не забудутся, я с жадностью перенимал опыт и знания Башурова. Зот Кирьянович обладал фантастической памятью, помнил каждого студента. Его корни – из родных мест М.В. Ломоносова, Зот Кирьянович – тоже помор, просветитель. Достопримечательности Ленинграда он знал лучше многих историков, с его легкой руки у меня возникла тяга к исследованию родного города.
После приезда в Карелию я познакомился с Исааком Соломоновичем Консоном, в прошлом – военным врачом, практиком, знатоком военно-полевой хирургии, специалистом по оказанию помощи при катастрофах. Вместе с другими докторами мы участвовали в ликвидации аварий, помогали ему при чрезвычайных происшествиях. От Исаака Соломоновича – многие бесценные навыки, которые в дальнейшем очень пригодились мне в работе. Именно он пригласил меня работать на кафедру хирургии в университет, и я начал преподавать.
Были и другие фигуры, которые существенно повлияли на мою судьбу и профессиональное становление. Один из лучших карельских урологов, врач Валентин Львович Дробнер, за которым я пристально наблюдал, – сразу заинтересовал меня как личность нестандартная. Во время войны он провел несколько лет в гетто, жизнь его простой не назовешь. Много лет В.Л.Дробнер работал по профессии в Петрозаводске, а сейчас живет в Торонто, пишет книги.
Надолго врезался в память эпизод, как однажды на Ученом совете медицинского факультета обсуждалось дело студента, который что-то украл. Все участники единогласно проголосовали за его исключение, только Дробнер воздержался. Позже он пояснил, что в главной Книге написано: «Не судите – и не судимы будете». Студента исключили на год, после чего он вернулся к учебе, закончил университет, а впоследствии стал хорошим хирургом, который пользуется большим авторитетом у коллег, а это, как известно, – настоящий знак профессионального качества.
Хочется вспомнить добрым словом Капитолину Григорьевну Готовцеву, заведующую хирургическим отделением в Республиканской больнице, главного хирурга Карелии, замечательного человека и врача. Когда я начинал профессиональный путь в Пряже, она, понимая, что у меня еще недостаточно опыта, предложила приехать ко мне в поселок и прооперировать больных вместе. Как будто у нее мало другой работы! Конечно, это был подарок для меня: я таких операций никогда не видел, только в книгах о них читал. Она действительно приехала, показала все нюансы, даже проассистировала мне. Такой поступок не входил в ее рабочие обязанности, это была помощь коллеги, она подставила мне крепкое профессиональное плечо.
К счастью, замечательная Капитолина Григорьевна и сейчас щедро делится с нами опытом, мы встречаемся с ней, беседуем. Всякий раз вспоминаю, как она меня выручила своим приездом. В другой раз она обнаружила у моей малолетней пациентки заболевание, которого я, в силу недостаточности опыта, даже не заподозрил, деликатно показала мне, как правильно действовать в подобной ситуации. Я, хирургический недоросль, чувствовал себя неважно… При этом не последовало никакого пинка, нотаций, урок она преподала блестяще, тонко, интеллигентно.
Отдельное слово – об Анатолии Петровиче Зильбере. Он – настоящая глыба, думаю, если бы познакомился с ним пораньше, стал бы анестезиологом, а не травматологом. Доктор Зильбер – блестящий профессионал, его невозможно наслушаться. Даже в Первом Ленинградском медицинском институте ни один профессор на его уровне не читал нам лекции. Для петрозаводских студентов его преподавание – необыкновенный дар.
- Как Вы выбирали профессию?
- Мой отец мечтал, чтобы я продолжил военную династию: один из моих дедов проливал кровь еще при защите Порт-Артуре в 1904-1905 годах. Сам я собирался стать летчиком. Но, к сожалению, меня подвела леворукость, я ее пытался скрыть, но не прошел одно из испытаний. Оперирую, кстати, левой рукой, а вот пишу правой: с детства меня приучила к этому учительница, когда стояла в классе над душой с деревянным портновским метром в руке. Пару раз она ударяла им по столу, демонстрируя, что будет дальше. Мой почерк настоящий врачебный – ужасный…
Через военкомат меня пытались определить вне конкурса на учебу в Военно-медицинскую академию. Но через десять дней документы вернулись с невнятной формулировкой о том, что военкомат опоздал с их подачей. Это случилось еще до начала вступительных экзаменов! Всем стало понятно, что произошло. Мне было семнадцать лет, конечно, я переживал. Только потом, когда уже довелось послужить на подводной лодке, я понял, насколько я благодарен тем, кто не принял меня в академию. Все сложилось к лучшему.
Тогда я переосмыслил то, что рассказывал мне дядя Израиль Яковлевич, закончивший вместе с отцом военно-морское училище имени М.В.Фрунзе. Он в конце 30-х был посажен по доносу, участвовал в работах на БАМе, который начали строить еще до войны. Там полегло немало людей… Потом Израиль Яковлевич многократно писал бумаги с просьбой отправить его на фронт, добился положительного решения, храбро воевал в штрафбате, получил тяжелое ранение, был награжден двумя орденами Красной Звезды и переведен в обычную часть. Несмотря на реабилитацию уже после победы, в Ленинграде на работу по специальности он устроиться так и не смог, поэтому уехал в Мурманск, где работал капитаном, двадцать лет водил корабли на Чукотку и обратно. Именно дядя, реалист и откровенный человек, открыл мне глаза на происходящее вокруг, рассказал кое-что о судьбе еврейского народа. Ему я мог задавать вопросы на любые темы. Так вот, Израиль Яковлевич порекомендовал мне идти учиться на врача: если даже посадят, будет легче выживать. Я, конечно, мыслил ещё другими категориями, однако, вопрос, почему я решил стать врачом, до сих пор для меня открыт. Пятьдесят пять лет я думаю, не ошибся ли я в своем выборе.
На самом деле, вариантов было не так много, как кажется, несмотря на прекрасные оценки в аттестате. Я надеялся на серебряную медаль, однако, в этом же году заканчивал школу еще один еврей. Сразу двум представителям нашей национальности медали дать не могли, так что мне поставили «три» на сочинении, притом, что у меня даже «четверок» никогда не было ни по русскому языку, ни по литературе. Более того, я писал сочинения даже в стихах! Преподавательница литературы очень хорошо ко мне относилась, видя любовь к своему предмету… Несколько меньше я любил математику, прекрасно осознавал, что я – не Ньютон. Хотя и по этому предмету имел отличные оценки. Поэтому окончательный выбор, сделал в пользу медицины.
Я учился в Первом Ленинградском медицинском институте, до сих пор с гордостью об этом рассказываю. Вуз опередил свое время, на каждом курсе там давалось информации столько, сколько за три года в обычном высшем учебном заведении. Работал потом с удовольствием и на совесть. На враче лежит колоссальная ответственность. Знаете заповедь «не навреди»? Я всегда помнил об этом.
- Как Вы полагаете с высоты лет и опыта, врачебное дело – это призвание или нет?
- Думаю, бывает по-разному. Существуют «генетические» врачи, которые сразу не видят себя ни в какой другой специальности, это главное, для чего они родились. Другие выросли в семьях медиков, видели «благой пример», что и повлияло на выбор профессии. Третьи – благодарные пациенты, которые пережили опыт, определивший их желание прийти в медицину. К этой группе я отнёс бы и себя. Четвертые могли бы работать и в других местах, но приняли сознательное решение посвятить себя врачеванию… Особенно это характерно для евреев, которые на протяжении истории привыкли вести себя разумно и практично. Я также руководствовался при выборе специальности чисто прагматическими соображениями.
- Какими качествами, на Ваш взгляд, должен обладать человек, чтобы стать настоящим врачом?
- Врач не может состояться без доброты и умения сопереживать. Если человек не чувствует чужой боли, в профессии он случайный гость, лучше ему поскорее податься в другие места. На мой взгляд, настоящий доктор также не состоится, если он слишком хорошо о себе думает и у него не возникает сомнений в собственных знаниях. Нужно всегда оставлять пространство для погрешности, не стесняться вовремя проконсультироваться с коллегой, заглянуть в книгу. Свое первое кесарево сечение я проводил в деревне. Когда делал операцию, положил рядом на табуретку открытый учебник, который перед этим к тому же практически вызубрил. Слава Богу, заглядывать мне в него не понадобилось.
Врача должно пронизывать чувство ответственности. Он как священник: человек может при нем раздеваться и ни о чем не беспокоиться. Так что ответственность двойная: за себя и за того, кто тебе доверился, он рискует всем, что у него есть, в первую очередь – жизнью.
Помимо этого, уверен, что для медицинской работы требуется определенный характер, навык принятия самостоятельных решений. Значительную часть пути врач проходит без страховки, а обстоятельства складываются по-разному. Доктор должен чувствовать себя незавершенным объектом, быть похожим на здание, которое постоянно достраивают. Необходимо все время учиться, совершенствоваться, особенно сегодня, когда прогресс достиг небывалых скоростей.
Труд врача очень тяжел, оплата весьма невысокая, так что вначале многие молодые люди, выбирающие эту профессию, не отдают себе отчета в грядущих трудностях. В моей биографии было время, когда, чтобы свести концы с концами, я вынужденно брался за любую работу. В частности, приходилось подрабатывать в тюремной медсанчасти. Не жалею об этом: для любого человека важно все понимать, видеть своими глазами, чтобы по-настоящему ценить жизнь, свободу. У меня в жизни был самый разный опыт, который позволил лучше узнать людей и этот мир, прийти к пониманию важных вещей. Я никогда не смог бы жить в другой стране, поскольку люблю русский язык, существую в его пространстве, не мыслю нахождение в другой среде.
В работе врача затрачивается колоссальное количество физических и моральных сил. Если сложить все ночные дежурства в больнице, получится, что на них я провел целых пять лет. Не всякий на такое согласится. Так что периодически у медиков происходит «разрядка аккумулятора», необходимо некоторое время побыть наедине с собой, помолчать.
Лет через десять после начала профессиональной практики я понял, что мне очень не хватает толстокожести, я все очень близко принимал к сердцу. С детьми я совершенно не могу работать, мне тяжело видеть их страдания.
- Что для Вас является главным достижением в профессии?
- В жизни порой происходят страшные, непредсказуемые вещи. Однажды летним вечером 8 июля 1990 года мы узнали, что на железнодорожном переезде в 14 километрах от Петрозаводска поезд столкнулся с переполненным автобусом, который вез в город дачников. Было много жертв – в катастрофе погибли 35 человек. Я руководил оказанием помощи пострадавшим, которых довезли живыми в БСМП, и из них умерла только одна пострадавшая. Считаю, что за четыре жутких часа после аварии я отработал всю зарплату, которую мне платило государство.
Когда ближе к полуночи у нас появился первый начальник, заместитель министра здравоохранения Ю.В.Скрипников, он удивился, что приемный покой и коридоры больницы пусты. «Где все?» – спросил он. Это был как раз тот случай, когда хотелось ответить по-еврейски, но я объяснил, что больные уже размещены: кого-то оперируют, кто-то уже на вытяжении, проходит восстановительную терапию, часть пострадавших отправили в другие медицинские учреждения – в беде помогали все… Я справился, потому что Исаак Соломонович Консон, один из моих учителей, подготовил меня, как и других врачей отделения, к такого рода ситуациям, научил быстрому и правильному реагированию, принципам организации работы в чрезвычайных обстоятельствах.
- Я знаю, что Вас привлекала литература, Вы сами пробовали писать стихи. Что для Вас творчество?
- Могу про себя сказать, что я – книжный алкоголик, с детства читаю запоем. Не удивительно, мы же – Народ Книги. Как многие, в подростковом возрасте я писал лирические стихи, потом «окислился» и перешел к ироническим. Работа у врача очень нервная, как мы с вами уже обсуждали, поэтому обязательно требуется отдушина, нужно снимать стресс. Писать нравится, это развлекает. У меня вышли две книжечки, которые пользовались широкой популярности в узких кругах. «На публику» практически не читаю, никогда этого не делаю на работе, в университете, только среди близких друзей, в хорошо знакомых компаниях.
- Что еще помогает снять стресс, восстановиться?
- Важную роль в моей жизни играет семья, дети, внуки, недавно родилась правнучка. С супругой Татьяной Николаевной (она доктор-инфекционист) мы вместе пятьдесят три года. Жена у меня русская, так что я – настоящий интернационалист, ценю людей по внутренним качествам, а не по национальности. Негодяи есть в любом народе. Мы с супругой не пытаемся переделать друг друга: считаю, жить надо с тем человеком, которого выбрал, а не делать из него то, что нравится. Еще помогает восстановлению кошка Кася. Мы все живем очень дружно.
Назад к списку
|
|
|
|
|
|
|
|
|
